Маленький поселок под Донецком. В самом эпицентре кошмара.
До аэропорта – три километра с небольшим, до Спартака – два, до Опытного – примерно столько же.
Дома – одно название. Развалины, отдаленно напоминающие человеческое жилье.
Но здесь еще есть люди. Поэтому и мы – здесь. С помощью.
Только и радости воодушевления что-то у местных маловато. Без особого интереса выслушали, вялым «спасибоооо….» отреагировали на доставленный для них груз.
Вместе с нами приехали другие, привезли горячую еду. Потому что света, воды и газа в поселке нет, готовить негде.
Сидят, без аппетита ковыряют ложками в тарелках.
Может, не голодны? Но мы были в их домах – нищета невероятная. Горсть макарон за роскошный обед идет.
Может, избалованы подачками? Но мы – единственная команда, которая постоянно работает в таких районах.
Старушки едят и сидят на лавочке, сплетничают.
И только через несколько минут понимаешь – не о живых сплетничают. О мертвых.
Зло сплетничают. С черной завистью.
– Петровна-то, слышь, как знала – прошлой зимой померла…
– Да уж, – вздыхают хором. – повезло тем, кто не дожил…
И так день за днем. Говорят о мертвых. Вспоминают мертвых.
Завидуют мертвым.
Сами еще вроде живы, а вроде бы уже и нет. Застыли на зыбкой грани между жизнью и смертью.
И не видно в них ни воли, ни желания карабкаться из той пропасти навстречу жизни…
…А в больницах пациенты, особенно «тяжелые», хватают проходящих мимо врачей за руки.
– Смотрите, доктор, я уже все рассчитал. Это все деньги, что у меня остались. Вот это – на похороны, а это – Вам…
– Помилуйте, мне-то за что?
– Доктор, Вы там себе оперируйте, что хотите, только сделайте такой наркоз, чтобы я потом не проснулся, ладно?
– Да что Вы такое говорите? Зачем же? Живите!
– Не хочу быть обузой для родных. Да и вообще – это жизнь разве?
Ходит врач по отделению. Отшучивается, отнекивается, отказывается вежливо.
Потом сидит один в пустой ординаторской. Перед ним стакан. В комнате пахнет спиртным.
Но в глазах его нет опьянения. Безумие там. И отчаяние.
– Не могу я так, понимаешь? Не могу! Не тому я всю жизнь учился!
Потом опять идет в обход по отделению. Изображает бодрый вид, улыбается, шутит.
А его хватают за руки и суют последние крохи: «Только так, чтобы я точно потом не проснулся, ладно, доктор?»…
…Сейчас и за собой замечаем эту странную апатию.
Сидим в офисе, намаялись за день. Вдруг где-то рядом сильный взрыв, дрожат стекла.
– Бумкнуло что-то, – флегматично замечает кто-то.
– Угу, – отвечают ему.
На том разговор и заканчивается.
А убегать и прятаться даже и не пытается никто…
Я все еще верю, что можно закончить эту войну.
Можно установить мир.
Можно восстановить все разрушенное и построить новое.
Одного только пока не знаю: как вернуть нам желание жить?
Как мы потом сможем убедить людей, переживших это, что есть ради чего жить дальше?
Как?
